По следу (журнальный вариант) - Страница 65

В понятии людей саранча и классовый враг слились в одно, и люди потеряли покой.

На железной дороге работает много людей, они живут ее интересами и говорят: «У нас на дороге», — как мы говорим: «У нас на заводе, в колхозе…» Словом — у нас дома.

Кто только не дежурил этой ночью в полосе отчуждения, считая длинные тревожные часы! Жители путевых будок и домов ремонтных бригад поделили между собою всю линию. Это легко, на каждые сто метров путей имеется свой столбик с цифрой. Сторожили рабочие, их жены, матери, отцы. И, конечно, дети. Как мечтали поймать диверсанта мальчики и девочки! Это может понять только тот из нас, взрослых, кто не забыл свое детство. А кто забыл — тот не поймет, сколько ему ни толкуй. Скучный он человек, бедняга!..

Уж во всяком случае велосипед, футбольный мяч, всякие там клюшки, куклы, любимые книги — все, что делает жизнь прекрасной, без звука отдал бы каждый за миг величайшей удачи. Поймать диверсанта!

Нет, задержись Клебановский, не пройти бы ему.

И не виноваты путейцы, что диверсант ускользнул от них. Безродный бродяга знал цену времени и преодолел перегон от водохранилища к станции до начала тревоги. На той самой станции, где поезд семьдесят восьмой простоял вместо трех минут — девятнадцать, Клебановский погрузился в вагон.

Буфетное пиво действительно оказалось первоклассным, а водка вообще всегда и везде одинакова. Клебановский не выдержал характера. Чувствовал он — не стоит много пить, чувствовал, как накатывает пьяная тоска, а воздержаться от лишней стопки не сумел. И оправдания-то не было — он был уверен в себе, не трусил. Или думал, что не трусит…

Поезд опаздывал, и бандит уже начал клевать носом скатерть буфетного столика. Когда семьдесят восьмой прибыл, сил у Клебановского хватило ровно настолько, чтобы, вручив билет проводнице, повалиться на гостеприимный вагонный тюфяк, застеленный чистым бельем, и блаженно заснуть.

Вагоны до поздней ночи гудели голосами возбужденных пассажиров, были хождения, споры, выкрики, целые речи. И из всего многолюдного населения поезда, пожалуй, один Клебановский не слышал ни слова из того, что относилось теснейшим образом к нему и к диверсии.

Едва поезд отошел от станции, новые друзья Алонова собрались в купе, где молодой человек спал под надзором медицинской сестры.

Сестра с неохотой собралась было опять будить своего пациента, но майор ее успокоил:

— Пусть себе спит. Да и вы идите отдыхать. Мы уж тут за ним сами присмотрим.

Медицинская сестра объяснила, что в дорожных условиях она не пыталась снять присохшую к ране грязную рубашку и обмыть лицо раненого: в неподходящей для перевязки обстановке легко внести инфекцию.

— Ничего, — возразил заводской мастер. — Боевая грязь — она что орден… Спи, победитель!

Никому из троих, бывших в купе около Алонова, спать не хотелось. Наверстывая потерянное время, пассажирский поезд мчался со скоростью экспресса. Прожекторы паровоза резали черную ночь. В окне не виднелось огней. Широкие пространства степи были безлюдны, вагоны вздрагивали, раскачивались, колеса торопились, торопились, торопились…

Майор сказал:

— Я не говорил с этим, с Сударевым, но присматриваюсь. Он молчит, спокоен. Алонов предупредил, что бандит хочет покончить с собой. Может быть, хотел. Он, конечно, хотел что-то подобное выкинуть. Но повторений не будет. Алонов успел его растрепать. Сломанный человек… Сейчас он сидит, размышляет. Предложит сделку…

Над одной из кубышек саранчи трое людей повторили опыт Алонова. На бумаге лежали обломки оболочки и кожистая сумка, разрезанная вдоль. Живая слизистая масса вспучилась. Не тронутые ножом зародыши скоро будут обращены в небытие…

За час до прихода поезда в степной городок проводница вагона, приютившего Клебановского, разбудила отдыхавшую напарницу. Взволнованная своими мыслями, разговорами пассажиров и наблюдениями, она поделилась с подругой:

— Ты и не заметила — на той станции, где нас из-за диверсантов задерживали, к нам сел какой-то. На девятнадцатое место я его положила. Вещей с ним мешок, как у охотника; одет, как охотник, а ружья нет. Пьяный! Сам до того противный — сказать нельзя! А вдруг он тоже какой-то бандит? Я к нему все подхожу, смотрю…

Многие пассажиры, не замечая скромной проводницы, принимают ее за какую-то естественную деталь поездки, исполняющую свою служебную функцию. Однако, наблюдая за чистотой, заботясь о постелях, кипятке и прочем вагонном быте, проводница видит, слышит, делает выводы. Она получила семилетнее или десятилетнее образование; разговоры и мысли пассажиров для нее понятны. Привычка общения с большим числом людей развивает наблюдательность. И приходится порой удивляться, какие меткие определения даются иному пассажиру уже на третий не день, а час пути. Пьяные пассажиры возбуждают естественную антипатию и брезгливой женщины, и человека, ответственного за порядок в вагоне.

— А ну-ка, покажи мне его, — предложила напарница, наспех закрутив косу.

Обе они очень не жаловали пьяниц. Может быть, именно поэтому физиономия с разинутым ртом и растрепанными усами возбудила подозрения и у второй проводницы. Диверсия, саранча, необычайное покушение — вызывали острую реакцию.

Спрятавшись в служебное помещение, проводницы, будто кто мог их подслушать, шушукались:

— И главное, ему скоро вылезать. Скоро его будить. А вдруг по правде бандит?

— Ой, бандит ли? Матушки, да как же быть? А вдруг не бандит? Стыд-то какой будет!